Так уж вышло. Мой путь - это вечные повторения,
Рефлексия и самонеоправдания.
Каждый раз я в начале недели теряю зрение,
То есть не различаю в стекле свое отражение,
То есть путаю буквы со знаками препинания.
Я иду к ней. На лестнице пахнет хвоей и известьюЯ иду к ней. На лестнице пахнет хвоей и известью,
Солнце смотрит в высокие окна ей прямо в волосы.
У нее могут книги цветами из полок вырасти,
Все, к чему прикоснется, становится крепче с возрастом,
А слова ее проще и лучше любого кодекса,
Рядом с ней можно все, что угодно пройти и вынести.
У нее тонкий нюх на особенных и невидимых,
И смеется она чуть светлее и мягче лития.
На запястьях - сакральные заросли темных нитей, я
Я люблю тебя, да и как же не полюбить тебя?
Но меня научили, что любящий - это боль.
Я боюсь быть с тобой.
Я хочу быть с тобой.
И из всех одымленных сражений с самим собой
Это - самый ненужный бой.
Потому что на ней самый цельный на свете щит.
Потому что весь мир в нее, как подкладка, вшит,
И когда она замолкает, то так молчит -
Даже слышно, как время подолом своим шуршит.
Потому что в ней каждый нерв - из любви и свит,
И не нужной ей больше ничьей никогда любви.
А меня научили, что любящий дарит боль,
А меня научили, что жизнь - это смерть и бой,
А во мне нет ни капли лазурности голубой,
А во мне ничего не поет золотой трубой.
И ко мне не идут ни лисица, ни кот, не еж,
И не надо, хорошая, ты меня не спасешь.
Так уж вышло, мой путь - это вечные повторения,
Я ослепну. Мне в тысячный раз разрешат прозрение.
Я вернусь к ней, и это, конечно же, поражение,
Самонеоправдание, самоуничтожение.
А она обнимает. Доверчиво и легко,
Будто даже не чует возможности заразиться.
А она смотрит в ночь, на далекой грозы зарницы,
И целует меня, и на вкус она - молоко.
И выходит на крышу, где город зловещ, высок.
И ломает руками сансарово колесо.